Счастливчик - Страница 21

В классе тишина. Все мальчики до единого впиваются глазами в Мишу. Калмык на цыпочках подкрадывается к кафедре, вынимает пробку из бутылки и… бесшумно, но быстро и ловко выливает из нее все содержимое на обитый клеенкой стол кафедры, как раз на то место, куда направлен кончик носа уснувшего воспитателя.

Потом с тою же бесшумной поспешностью возвращается на место и, подавив в себе приступ бешеного смеха, ждет, что будет. Мальчики фыркают сдержанно и тихо то в этом, то в том конце класса.

Хотя Дедушка и добрый, и милый старик, но кто же откажется от удовольствия посмотреть такую забавную проделку?

А проделка презабавная — в этом и усомниться даже нельзя. Голова Дедушки все ниже и ниже склоняется к столу, к злополучной чернильной луже. И вот кончик длинного тонкого воспитательского носа безмятежно купается в ней… Получается такое впечатление, точно нос Дедушки пьет чернила.

Это так нелепо и смешно, что мальчики не выдерживают и прыскают на весь класс. — Ха, ха, ха! — несется по классу бешеный хохот.

— А, что? Где я? А? — как встрепанный вскакивает со стула воспитатель, сразу пришедший в себя от этого смеха.

Но прежде, нежели вскочить спросонок, он все еще попадает носом и подбородком в чернильную лужу и…

Боже, что за лицо!

Клякса на носу, клякса на бороде, две кляксы на щеках и одна над глазами. Вид самый необычайный и, нужно правду сказать, пресмешной.

Калмык визжит от восторга и валится на скамейку. Янко не смеется, а просто-напросто ржет, как молодой разыгравшийся жеребенок. Подгурин рыдает от смеха. Даже Ваня Курнышов, благоразумный Помидор Иванович, и тот сдержанно смеется. У Счастливчика глаза так и прыгают, а губы пляшут. По бледному кроткому личику Голубина и то проскальзывает застенчивая улыбка. Всем смешно.

Корнил Демьянович не может никак понять в первую минуту, почему смеются мальчики, почему так шумно в классе. Его высоко приподнятые брови и удивленный вид, в соединении со всеми этими кляксами на лице, вызывают новый исступленный взрыв смеха.

Тогда старый воспитатель бросает взгляд на кафедру и замечает лужу. Теперь ему все понятно, все! Лицо его багровеет, жилы вздуваются на лбу, губы трясутся.

— Это нечестно смеяться над старостью, — говорит он голосом, заставляющим сразу смолкнуть весь этот хохот, — нечестно и грешно! Я виноват, что уснул, задремал в классе. Но если бы вы знали, что пять ночей я, не смыкая глаз, дежурил у больного внука, вам бы и в голову не пришла эта нелепая мысль так подшутить над уставшим, измученным стариком. У меня нет прислуги, нет никого, кто бы мне помог ухаживать за ребенком! И вот день я маюсь здесь с вами, чтобы по возвращении из гимназии весь вечер и всю ночь до утра ходить за больным мальчиком. Стыдитесь, я знаю, кто сделал это…

Корнил Демьянович хотел прибавить что-то, но тут взгляд его упал внезапно на растворившуюся дверь класса, и он смущенно замолк на полуслове.

На пороге класса стоял инспектор.

ГЛАВА XXI

— Что такое, что с вами?

Голос инспектора, Павла Дмитриевича Огнева, тревожен и неспокоен. Он с испугом и недоумением вглядывается в это, все в красных и черных пятнах, взволнованное старческое лицо Корнила Демьяновича.

— Ничего… ничего… Это случайность… Внук болен… в тифу… пять ночей не спал у его постельки и вот вздремнул сейчас… забылся настолько, что толкнул чернильницу, разлил и вот… — смущенно лепечет Дедушка, стараясь наугад стереть черные пятна с лица носовым платком, вынутым из кармана.

Мальчики, бледные, перепуганные насмерть, облегченно вздыхают…

— Не выдал! Не наябедничал! О, милый, добрый, великодушный Дедушка! О, чуткий, сердечный, чудный Корнил Демьянович!

Жгучий стыд охватывает мгновенно все эти смущенные, взволнованные маленькие сердца… Ах, зачем они были все такие злые! У него болен внук! Он не спал ночи, а они смеялись!.. Смеялись над его несчастьем!..

Инспектор тоже смущен не меньше. Ему бесконечно жаль этого доброго старика, который, как солдат на своем посту, не оставляет долга службы даже в такие трудные минуты жизни… И в запятнанном чернилами лице Корнила Демьяновича инспектор не находит ничего смешного.

— Ступайте домой, друг мой, ступайте к больному внуку скорее, — говорит он, с тем же озабоченным видом пожимая руку воспитателя, — а мы здесь, я и классный наставник, как-нибудь справимся без вас!

Корнил Демьянович колеблется с минуту, потом решительно встряхивает своей седой, как лунь, головою и смущенно лепечет:

— Да, да… благодарю вас… Мой Коля один… один на руках квартирной хозяйки… Как она за ним смотрит — бог знает… Уж я, значит, пойду… Спасибо… Спасибо…

И, крепко пожав руку инспектора, Дедушка вышел из класса, не удостоив растерянных и смущенных мальчиков ни единым взглядом.

* * *

— Господи ты боже мой, какие мы поросята!

— Нет, хуже поросят! Мы злые, гадкие, скверные людишки!

— Бессовестные мы!

— Конечно, бессовестные! Смеялись над бедным Дедушкой, у которого лежит в тифу любимый внучек-сирота!

— И за которым вдобавок целые ночи напролет приходится ухаживать ему самому.

— А все Калмык! Все он и его штучки!

— Неправда! Все мы хороши тоже! Ржали на весь класс и никому в голову не пришло остановить Бурьянова! — послышался голос Янко, и маленький сокол пулей взлетел на кафедру.

— Братцы! Слушайте! — закричал он громко. — Мы, действительно, изрядные поросята. Сделали непростительную гадость Дедушке, а он… он чем нам отплатил? Что он — пошел ябедничать, что ли? Что он — инспектору сказал? Слышали? Нет, это не такой человек! Он ангел, а не человек, а с этого дня я предлагаю вести себя у него так, чтобы ни одного замечания, ни-ни… И слушаться Дедушку по первому слову, вот что я предлагаю, господа!